Выпуск 3/2011

Наталья КАЗЬМИНА

ответственный редактор альманаха “Вопросы театра (Proscenium)” (интервью)

ЧТО ЕСТЬ ОБРАЩЕНИЕ К СОВРЕМЕННОСТИ?

Наталья Юрьевна, ваше издание “Вопросы театра” старается анализировать на своих страницах все стороны сценической деятельности, печатает и статьи, интервью о “новой драме”. Вы, как редактор журнала, считаете, что современная драматургия заслуживает внимания?

Вы сами ответили на вопрос, сказав, что “Вопросы театра” стараются отражать все стороны деятельности театра. Сколько бы мы сегодня ни спорили о том, что фабула, сюжет перестают быть главным слагаемым драматического спектакля, текст, слово пока что остаются его ядром. И знать, каково оно, это слово, каков современный текст театра, необходимо. Без современной драматургии, как показывает театральная история, и в частности русская, театра нет, нет в нем прогресса, нет ему отклика у зрителя. Именно новая пьеса во все времена меняла и меняет подмостки, театральный язык, стиль. Если вы полагаете, что сегодняшняя “новая драма” не отвечает некоему гамбургскому счету, делать вид, что ее нет вовсе или что она не влияет на стиль современного театрального зрелища, глупо. Театральный критик описывает и анализирует то, что есть в театре. Самое пустое на его месте – фантазировать и мифологизировать по этому поводу. Иллюзия – думать, что театральным процессом можно управлять. Если даже это и удается, то ненадолго.

Причины резкой потери интереса к современной пьесе в постсоветские годы понятны. И сами авторы – В. Розов, М. Шатров, А. Гельман, Л. Петрушевская и К* – замолкли в новых обстоятельствах. Но ведь прошло уже много времени после очередной “революции”, а толковых пьес немного. Первая советская пьеса “Мистерия” появилась в 1918 году, а к десятилетию Октября уже был явлен целый корпус. Почему же теперь молчание? Или сменилась сама парадигма подмостков?

– Разговор был бы предметнее, если бы мы с вами сейчас проанализировали качество тех пьес, появившихся сразу по следам политических катаклизмов. Думаю, великих среди них немного, мы все их знаем, они стали классикой. Кстати, “Мистерия-буфф”, на мой взгляд, не лучшая из них, слишком “прет” из нее злоба дня. Она не входит в безусловное классическое наследие Маяковского.

Драматурги сегодня не молчат, процесс идет. Молчат те, кто писал “по-старому”: воспитанные по-старому, они, может быть, ищут крупные темы и не находят? Кроме того, их припечатали словечком “совок”, как родимым пятном. Ведь и Петрушевская по этому “новому” идеологическому раскладу получается “советской”. “Новое” общество любит все “новое”. В этом смысле оно повторяет старые ошибки большевиков.

Во-вторых, парадигма, конечно, сменилась. И время движется стремительнее, и слишком быстро меняются моды, стили, приоритеты. Драматургу не на что опереться. “Печки” не найти. Нет в обществе устойчивости, а значит, трудно определить круг тем, которые будут интересны всем хоть сколько-нибудь длительное время. Сегодня написать “Вечно живые” или “Три девушки в голубом” и ждать, что это станет хитом, невозможно. Нет в обществе одной идеологии, одной общепринятой морали, а значит, нет “заказа”, нет канона, на который можно было бы опереться или который можно было бы опровергать, свергать, т.е. нет цели высказывания. Нет цельности в самом обществе – оно слишком раздроблено, у каждой группы свои интересы, угодить всем невозможно, поэтому не будет больше у театра известности в общегосударственном масштабе, а у артистов такой же большой зрительской любви.

Отсюда – крайности современного театра: вместо современной пьесы – пьеса об изгоях, вместо общечеловеческих тем – темы античных трагедий или “низовых”, “копеечных” антрепризных комедий.

Современная пьеса проникает на сцены, но чаще всего без шума, который так любит “новая драма”. Пьеса Ладо поставлена в 2-х театрах столицы (а по провинции прошла наводнением), пьеса Строганова шла в МХТ, а теперь идет в Другом театре и т.д., но превозносятся те авторы, которые широкому зрителю незнакомы, их творения идут в подвалах. Ваше мнение о перспективах новой пьесы в театре?

Что вы подразумеваете под “новой пьесой” – то, что выше назвали “современной пьесой”, или то, что поругали как “новую драму”, или и то и другое? “Широкому зрителю” сегодня незнакомо многое. И будет незнакомо впредь. И не только в театре. И не только в искусстве. Само понятие – “широкий зритель” – не слишком корректно. Раньше это означало, как мне кажется, постоянную театральную аудиторию, определенным образом настроенную и образованную. Сейчас театральный зритель – это просто “контингент”. Каков он по составу и настроению – лучше спрашивать у социологов. Часто он читает газеты, а значит, все-таки знает о “новой драме”, идущей в подвалах, хотя бы понаслышке. Не думаю, что тот факт, что пьесы о бомжах или молдаванах, не поделивших картонную коробку, или рокерах, или даже “узниках совести” идут в подвалах, говорит об их плохом качестве. Если ставить эти пьесы на большой академической сцене (и такое бывало), они мгновенно начинают отдавать фальшью.

У “новой драмы” есть проблемы. Но есть проблемы и у театра с нею. И театр, и “драма” в своей борьбе друг с другом дошли до идиотизма, до пата: им важнее собственную гордость сохранить, чем содержательный результат получить. “Новая драма”, справедливо пре-зирая буржуазность драмы старой (вернее, того стиля, в котором привыкли ставить старую драму), отвергла общие (ОБЩИЕ!) законы драматургии. Она часто ремесла не знает и не хочет ему учиться. А театр чистоплюйствует, когда не желает иметь дело с “новой драмой” в принципе, вместо того чтобы, также вспоминая старые театральные времена, работать с драматургами, растить их. Помимо личных амбиций, театр и драма вспомнили бы о деле, которому вроде бы служат.

– “Золотая маска” присоединила к себе проект “Новая пьеса”, но там только все та же “новая драма”. Какие, по вашему мнению, направления вероятны сегодня в драматургии?

-А по каким таким четким признакам вы отличаете “новую пьесу” от “новой драмы”? И отчего же “новая драма” так ненавистна?

Практический критерий – сами фестивали “новой драмы”: если поначалу на них и появлялись традиционные пьесы (вроде “Солдатиков” Владимира Жеребцова), теперь таких “отступлений” организаторы не допускают. Из теоретических критериев – низкий профессионализм (чем отличается “Жизнь удалась” Пряжко от “Пластилина” Сигарева, отстоящие по времени на десятилетие?), банальность персонажей (при всей их извращенности), презрение к языку (мат – свидетельство авторской бес-помощности). Из моральных – спекуляция на важных темах, о которой вы говорили, и потуги выдать себя за единственное новаторское течение, получив под “авангардизм” значительные суммы от государства, правительств, муниципалитетов и фондов.

Что касается возможных направлений в драматургии, то опять отвечу вопросом на вопрос: зачем ставить телегу впереди лошади? Сначала пусть напишут и поставят вдоволь талантливых пьес, а потом, проанализировав их, станем говорить о направлениях и тенденциях. Одну тенденцию, правда, озвучить могу. Мне кажется, что в ближайшем десятилетии в театре будет популярна не драма, а проза. Выводы делайте сами.

Вы знаете и зарубежные пьесы ХХI века. Чем, на ваш взгляд, они интереснее наших? Почему тот же МакДонах, даже несмотря на подчас убийственный перевод, оказался ближе, чем многие русские драматурги?

– Пьесы зарубежные я знаю столь же неполно, сколь и наши. Не поспеваю. Поэтому могу изложить лишь свои предположения. “Наши” слишком много думают головой (как встроиться, как понравиться, как угодить, быть модным, продвинутым, услышанным на западе), “те” – наивнее и человечнее, “работают” сердцем. Интерес к зарубежным пьесам, превышающий сегодня интерес к отечественной драматургии, – это тоже мода (и в литературе, и в кино). Сами воспитали таких зрителей.

Что касается МакДонаха, то в нем есть каноническое качество, которое во все времена отличало хорошее от плохого, – неподдельный интерес к своим героям. Они ему интересны. “Нашим” сегодня интересны прежде всего они сами, авторы, а не производимый ими “продукт”.

Я прочла недавно несколько критических статей, авторы которых негодовали по поводу того, что наша драматургия не говорит о серьезном, в частности не поднимает тему холокоста. Вроде бы правильно: не говорит о серьезном или говорит о мелком и мелко. Но поднимать серьезные темы по отмашке – эта идея меня тоже пугает, это мы уже проходили. Когда темы “поднимаются” всеми и разом, получаются только “датские” тексты и спектакли. Когда ктонибудь из русских драматургов напишет столь же ошеломляющую пьесу о холокосте, как поляк Т. Слободзянек (“Наш класс”), то и у нас появятся спектакли об этом.

Общий вывод из всего выше сказанного можно сделать такой: талант, как всегда, – самая большая новость. Появятся талантливые пьесы, интересно станет говорить о тенденциях в драматургии, появятся и талантливые спектакли. Самый большой дефицит сегодня – вдохновение.

Вопросы задавал Александр Шелудько

ПЬЕСЫ ОТЕЧЕСТВЕННЫХ АВТОРОВ

Михаил БАРТЕНЕВ
ДОКТОР ЖИВАГО
Мюзикл по роману Бориса Пастернака Музыка Александра Журбина Сценическая редакция Михаила Кислярова

В Москве создан уникальный Театр мюзикла. Судя по тому, что во главе его стали лица известные – Михаил Швыдкой и Давид Смелянский, дело задумано основательно. Правда, это еще не гарантия художественного успеха: есть в этом жанре нечто, что противится его прививке на отечественной почве. Но за попытку заранее спасибо.

ЖИВАГО. Вы пришли меня убить?
СТРЕЛЬНИКОВ. Нет. А впрочем… да.
ЖИВАГО. Ее здесь нет.
СТРЕЛЬНИКОВ. Я знаю.
ЖИВАГО. Я думал, вы пришли убить меня и забрать ее.
СТРЕЛЬНИКОВ. Нет. Я опоздал.
ЖИВАГО. Значит, просто месть? Ревность?
СТРЕЛЬНИКОВ. А вы думаете, я не ревновал ее к вам? Я и теперь ревную.
ЖИВАГО. Лара вас любила. Искала… Ждала… Очень хорошо говорила о вас…
СТРЕЛЬНИКОВ. Лара… “Хорошо говорила…” Послушайте, приближается час, которого я не люблю. Я разучился спать. Давайте поговорим. А? (Кладет револьвер на стол.) Столько, сколько вы будете в состоянии. Со всей роскошью, ночь напролет, при горящих свечах. О жизни, о революции… о ней…
ЖИВАГО. Да-да, конечно… О ней… О Ларе…

На сцене возникает Москва. Огромный мир. Посреди этого мира – юная Л а р а.

ЛАРА. Казалось бы, откуда взяться грусти, И жаловаться глупо на тоску, Приехав из глухого захолустья В такую сумасшедшую Москву… Где можно в переулках заблудиться, Где у домов с земли не видно крыш, А ты, как будто сказочная птица, Куда-то в неизвестное летишь.

Сергей БЕЛОВ
КАК СНЯТЬ ДЕВОЧКУ
Комедия
1 женская роль, 2 мужские Декорация: квартира

Дядя, опытный сердцеед, обучает племянника искусству флирта. Вначале теоретически. Казалось бы, обычная бытовая история, но автор пьесы, один из аншлаговых российских драматургов, уверен, что развязку не сможет предугадать ни один зритель.

ДЯДЯ. Ну, так вот, Павлик. В тот день, когда я – тогда еще начинающий юный ветеринар – заглянул со своей первой девушкой в зоопарк, знаешь, у какой из клеток я жутко перетрусил?
ПЛЕМЯШ. У какой? С крокодилом?
ДЯДЯ. Не-а!
ПЛЕМЯШ. Со львом? С тиграми?
ДЯДЯ. Нет! У клетки с… мартышками!
ПЛЕМЯШ. С мартышками? Почему?
ДЯДЯ. Перепугался, как бы пассия моя, подкармливая их, не проскользнула случайно к ним за решетку.
ПЛЕМЯШ. Ну и что? Они же вроде не злые.
ДЯДЯ. Нет. Но я очень боялся, что тогда она затеряется в обезьяньей толпе.
ПЛЕМЯШ. То есть… она… была вылитой обезьянкой?
ДЯДЯ. Ну, если по правде… то немножечко пострашнее. Что и вселяло надежду все-таки со временем ее там отыскать.
ПЛЕМЯШ. А-а… Это вы, наверное, сочинили, чтобы настроение мне поднять? ДЯДЯ. “Сочинил”!. Посмотрел бы ты на ее фото! Да я ж им потом на даче ворон отпугивал! Веришь, нет – с инфарктами многие птицы улетали!

Елена ЕРПЫЛЕВА
ТИР
История одного эксперимента в 2-х частях
5 женских ролей, 4 мужские Декорация: провинция сегодня
Российская провинция давно живет своей отдельной от столицы жизнью – а может, это Москва оторвалась от остальной России. И только время от времени насылает туда десанты, чтобы – в который раз – приобщить народ к очередной светлой жизни. Даже если для того потребуется всего-навсего рассказать о самом неприглядном происшествии из жизни кандидата “на должность”.

СОЛО. И чего дальше?
ТРЮКАЧ. Я ей: “Баб, ну чо вы прямо все подряд, это самое, остановите хоть немного свой старческий организм, никакой человеческой зарплаты не хватит на ваш зверский аппетит”. Но ей ведь ничо не скажи. Запрется и сутками молчит, дуется. Смешно прямо.
СОЛО. Может, у ей болезнь кака вредная? Ну, чтоб так все подряд сжирать? Может, ее приостановить малость? Укоротить аппетит?
ТРЮКАЧ. Это как это? Укоротить? Как это? Кать, ты чего?
СОЛО. Ну, затормозить мгновение жизни.
ТРЮКАЧ. А! Ты в этом смысле. Не, ее не затормозишь! Лет 20 назад взяла себе все для похорон, ну, там рубашку, платок, чулки, а потом жиреть стала, ей теперь все не в размер. Люди, если понормальному-то взять, сохнут к старости, так? А она ни в одну тряпку не влазит. Все по швам! Вроде как вторую жизнь жить собралась. Мы ей: “Баб, ты куда барахла набрала? Оно ж на тебя никаким боком не лезет?” А она: “А вдруг я к старости иссохну, как мамка ваша?”
СОЛО. Не, а чо б ей правда к старости не иссохнуть напрочь?
ТРЮКАЧ. Да к какой старости, к какой? Ей уж и так почти 80?! Смешно прямо. И ворчит, бурчит. Я приду на обед, пока суп ем, она в самое ухо прямо: “Ду-ду-ду. Бу-бу-бу”. Ни про чо прямо. Ни об жизни, а так, около: “Ду-ду-ду. Бу-бу-бу!” Пока ем, все будукает. Я скорей все выхлебаю, даже чаю не попью и быстрей из дома. Бегмя бегу.
СОЛО. Ваньк, а я вот смотрю на тебя, а ты какой-то не такой стал, ну с тех пор, как я тебя видала, другой какой-то, чудной. Крашеный, что ли?
ТРЮКАЧ. Да ну чо ты такое говоришь-то, Кать? Какой я крашеный? Всю жизнь таким был, как мамка родила.
СОЛО. Надо же! Волосы у тебя, Ваньк, какие-то не такие, интересные какие-то. Блестят как-то не по-нашему. Я думала, крашеный. А ты, знач, свой такой расписной. (Вдруг смущается и заливается смехом.)

Николай ЖЕЛЕЗНЯК
ЧЕМОДАНЫ
Эксцентрическая комедия
2 женские роли, много мужских Декорация: условная

Автор предпослал своей работе эпиграф: “Посвящается всем тем, кто этого не хотел”. Он же честно предупреждает, что “в связи с широкой оглаской этой успешной операции правоохранительных органов все имена и клички действующих лиц приведены без изменений”.

ПЛЕШИВЫЙ (картинно задумываясь). Ты Дину Хабибулину знаешь?
ЗЕЛЕНЫЙ. Нет.
ПЛЕШИВЫЙ. А Розу Ахунбаеву?
ЗЕЛЕНЫЙ. Не знаю.
ПЛЕШИВЫЙ. Кого ты вообще тогда знаешь?
ЗЕЛЕНЫЙ. Да многих… Тубуса, например.
ПЛЕШИВЫЙ. Он еще не сидит?
ЗЕЛЕНЫЙ. Вчера был на воле. Вечером уже…
ПЛЕШИВЫЙ. Ладно, излагай. Я поспрошаю о тебе.
ЗЕЛЕНЫЙ. Три лимона баксов привезут во “Второй постиндустриальный банк”. На днях.
ПЛЕШИВЫЙ. Кому привезут?
ЗЕЛЕНЫЙ. Нам. Инкассаторы в доле.
ПЛЕШИВЫЙ. В чьей?
ЗЕЛЕНЫЙ. Хочешь, будут в моей. Делим пополам с учетом этого. (Достает схему банка.) Мы с ребятами все предусмотрели. Верное дело.
ПЛЕШИВЫЙ. Что сам не сработаешь?
ЗЕЛЕНЫЙ. Одному не получится… И потом, я хотел деньги в дело вложить.
ПЛЕШИВЫЙ. Заработанные потом. И ты думаешь, я тебе в этом помогу? Потом… Проект кажется интересным. Собственно, если инкассаторы твои не подведут… или не наведут.
ЗЕЛЕНЫЙ (семафорит уверенность в человеческой порядочности). Главное – внезапность. Внутри, когда понесут в хранилище. Это через весь зал.
ПЛЕШИВЫЙ. Охранник один на входе?
ЗЕЛЕНЫЙ. Да. Тревожная кнопка у операционисток и в кассе, брать надо быстро.
ПЛЕШИВЫЙ. Так-так-так, сказал автомат Калашникова…
ЗЕЛЕНЫЙ. Другой случай может не представиться. Три миллиона.

Виктория НИКИФОРОВА
ШИЗОФРЕНИЯ
Черная комедия в 5 актах
2 главные, 1 второстепенная мужские роли, 2 женские Декорация: фантастичная

Невероятна судьба двух столичных дизайнеров. Оставляя за собой горы трупов, друзья добираются до самых вершин государственной власти, но там их поджидает неприятный сюрприз. Гротесковая, казалось бы, история, точно отражает современную российскую реальность.

ВОЛКОВ. Погоди!
КАРМАНОВ. Чего тебе?
ВОЛКОВ (страшным шепотом). Ты что, задаром все собираешься сделать?! Требуй компенсацию!
КАРМАНОВ (тоже шепотом). Да ладно! Мне не жалко. Хиллари хорошая баба, только строит из себя невесть что.
ВОЛКОВ. Ты что, офигел?! Ты сейчас шмальнешь ракетой по Екатеринбургу. Пиндосы скажут, у нас ядерное оружие вышло из-под контроля. Введут войска. Нас попрут тут же. Ты хоть гарантий каких-нибудь потребуй.
КАРМАНОВ. Да ну, неудобно как-то. Жлобство какое-то. Я по дружбе хотел…
ВОЛКОВ. Я тебе говорю, требуй гарантий.
КАРМАНОВ. Хиллари… э-э-э… миссис Клинтон!
ХИЛЛАРИ КЛИНТОН. Да?
КАРМАНОВ. А… это… компенсацию бы нам… т-так сказать… ВОЛКОВ. Золотой парашют, типа…
ХИЛЛАРИ КЛИНТОН. И на какую же компенсацию вы рассчитываете, господа?

К а р м а н о в вытаскивает из-под подушки засаленную фотографию виллы.

КАРМАНОВ. Видите ли… миссис Клинтон… мы тут прикупили…
ВОЛКОВ. Вот только что, буквально. Домик небольшой у моря.
КАРМАНОВ. Восемь санузлов. ВОЛКОВ. Заткнись, придурок. На Средиземноморье, под сенью пиний. Маленький, скромный такой, в греческом стиле…
КАРМАНОВ. Мы сейчас вот все сделаем, все в точности, как вы сказали. А потом можно мы туда?.
ХИЛЛАРИ КЛИНТОН. Под пинии?

Ефим СМОЛИН
ДВАЖДЫ В ТУ ЖЕ ВОДУ
1 женская роль, 1 мужская Декорация: квартира

Воспользовавшись отсутствием супруги, Мужчина приводит в дом Женщину. Ситуация, казалось бы, стара и банальна, но привелто он собственную жену. Он не узнал ее, потому что потерял контактные линзы, а она не понимает, кто перед ней, потому что потеряла память после наркоза в больнице…

ЖЕНЩИНА. Какой вы шустрый! “Раздевайтесь…” А познакомиться?
МУЖЧИНА. Вообще-то это я просто про куртку насчет раздевайтесь – позвольте поухаживать.

Ж е н щ и н а поворачивается к нему спиной, он помогает ей снять куртку.

(Рассматривая куртку.) Красивая. Кожа такая.
ЖЕНЩИНА. Ну так – фитнес, солярий. (Оборачивается, понимает, что он о куртке.) А, вы опять про куртку? Еще б некрасивая… Это ж Дольче и… этот… забыла, как второго зовут.
МУЖЧИНА. Габана?
ЖЕНЩИНА. Вот-вот, Габана. Говорят, таких курток – только две в мире! Эксклюзив!
МУЖЧИНА. Ага. Две. Только на вас и на вашей сеструхе… Эксклюзив? Прямо так на толкучке и сказали?

О н а, не слушая, присматривается и подходит к портрету.

ЖЕНЩИНА. Погодите! А кто это в такой же куртке? Третья? В такой же куртке? Так, все, я расстроилась, настроения нет, я пошла…
МУЖЧИНА. Ну хоть сестренку оставьте – чего ж вы вдвоем.
ЖЕНЩИНА (идя к двери). Так, всего хорошего.
МУЖЧИНА. Да погодите! (Показывая на фото на стене.) А вам не приходило в голову, что это сам Габана? Ясно, что он себе такой же куртец оставил…
ЖЕНЩИНА. Какой Габана? Да это женщина!
МУЖЧИНА. Да? Я без своих контактных линз практически ничего… Минус восемь у меня… (Подходит к стене и прямо носом в фотографию.) Да не, откуда тут, в моей холостяцкой берлоге, на стенке женщина? Не вижу… Ну конечно, это Габана! Да! Он для своего дружка Дольче практически как женщина…
ЖЕНЩИНА. Да?

Галина ТУРЧИНА
РУССКИЙ СТАНДАРТ
Пьеса в 2-х частях
1 женская роль, 1 мужская Декорация: условная

Два телефонных диалога с перерывом в 25 лет. Герои говорят о прожитых годах: Он признается, что в его жизни была только одна женщина – Она, но у каждого своя участь. Почему и кто виноват?

ЛИЗА. Надо же! Не забыл! Но нам было по двенадцать лет.
СТАС. Разве двенадцать? Может быть… тебе лучше знать. Но ты вышла замуж за Лиходеева. Прости, прости, за Лихачева. Ты устала ждать. Нет, ты поняла, что я хочу быть один. Тогда, в юности, мне никто не был нужен, мне так казалось.
ЛИЗА. Ты забегал ко мне по пути в институт, из института, иногда по пути мы заходили в кино. Мы истоптали все улицы Москвы, все по пути…
СТАС. Я думал, что так может продолжаться всю жизнь, но подвернулся Лиходей моей жизни, ну прости, можно сказать, что тебя полюбил Лихачев! Но ты же, ты не полюбила его?
ЛИЗА. Ты никогда не спрашивал об этом.
СТАС. Да, не спрашивал. Когда я видел твой дом, мне всегда хотелось к тебе зайти. Да, я все искажал, умудрился испортить наш первый поцелуй…
ЛИЗА. У нас не было первого поцелуя.
СТАС. Как это не было? Был! Я поцеловал тебя в щеку, и мы пошли к лавочке, подальше от фонаря…
ЛИЗА. Ты стал читать стихи… помнишь?
СТАС. Да, да: “Наши чувства слишком темны, чтобы выдержать свет красоты и радости”. Это прочел?
ЛИЗА. Надо же! Помнишь.
СТАС. Помню. Ты оттолкнула меня и убежала, я не знал, что навсегда. Но я же говорил про фонарь, который мешал мне поцеловать тебя.
ЛИЗА. Я рванула замуж за первого встречного, лишь бы не мучиться ожиданием.
СТАС. Какой я идиот! Но ты же не сказала, что выходишь замуж, – я бы опомнился.
ЛИЗА. Не думаю, тогда ты уехал на юг. Вообще-то я тебя ждала, даже перенесла срок регистрации, Лихачев возмущался, но смирился. Я тебя ждала и дождалась… ты помнишь нашу встречу?

ПРЕМЬЕРА

В новой рубрике мы сообщаем о произведениях, которые только что с успехом вышли на сцену, – даже если первоначально они не предназначались для подмостков. Один из примечательных спектаклей столичного сезона 2011/12 – в театре “Около дома Станиславского”. “Оккупация…” – монолог, в постановке Юрия Погребничко занято несколько актрис и актеров.

Татьяна ОРЛОВА
ОККУПАЦИЯ – МИЛОЕ ДЕЛО (О, ФЕДЕРИКО!)

ЖЕНЩИНА. Вчера немцев показывали, старый вояка разводит попугаев у фонтана в собственном дворике и ездит на автомобильчике. Смысл материала понятен даже ребенку – русские победители живут хуже побежденных.
У моря вечером берег совершенно пустынен, дует ветер. Солнце садится, и одна лишь женщина, холеный сорок второй размер. Не очень-то она и молодая, и блондинка. Она не ждет любви, любовь у нее есть, не то, что я – дура томная и недосказанная. Например, тогда же Гагарин полетел в космос, а у меня были резиновые сапоги, я иду из школы, радуюсь, что Гагарин полетел, что у меня новые сапоги такие ловкие, и думаю, что все об этом думают и радуются, а я этого не слышу только потому, что не знаю языка. Не скажут “тута”, а только “здеся”.
По радио без конца передавали сказку про красивую девочку со странным именем Айёга. Айёга ужасно хотела стать еще красивей и много смотрелась в зеркало, вытягивая шею. Такие девочки, конечно, превращаются в гусынь. И вот уже наша девочка летит над землей самой настоящею гусынею и все спрашивает, красивая ли она, и уже ее имя звучит по-гусыньи: “Ай-ё-га-га-га”.
Куда же делась сказка? Нет, ни сказка не звучит, ни самой идеи той нет, полезной для общества, для женщин в телогрейках.
Например, самого Евтушенко мы не знали, а его разгром у нас был сильным. Училка по литературе принесла кипу газет, и кричала: “Это надо так сказать – я не знаю, откуда берется электричество”. Так Евтушенко сказал за границей. А то бы мы мало знали, кто такой Евтушенко. А так узнали и полюбили.

ПЬЕСЫ ЗАРУБЕЖНЫХ АВТОРОВ

Болгария

Майя ПРАМАТАРОВА
УБЕЙТЕ ЭТУ ЖЕНЩИНУ!
Пьеса для актрисы и мультимедиа Перевод В. Ярмилко
1 женская роль (Ада, Назимова, Саломея)

Это пьеса о женщине – бывшей актрисе, которая, перебравшись за океан, посвящает себя мужу и детям, заглушая даже зачаток мысли о том, что перемена пространства и языка не такая уж непреодолимая преграда для карьеры актрисы. Эта пьеса – путешествие из ниоткуда в никуда, потому что чем дольше актриса живет в этой ситуации отказа от самой себя, тем глубже погружается в прошлое. В воображаемых путешествиях она вновь встречается с самыми близкими ей людьми: отцом, подругой, любимым. Чем сильнее поглощает ее былая жизнь, тем в большей степени размываются границы между чертами ее близких и тех персонажей, роли которых она исполняла на сцене, как и границы между реальным и воображаемым в ее сознании.

Нежелание женщины по имени Ада жить своей настоящей жизнью обостряется в канун ее 50-летия, когда она предпринимает очередное путешествие в прошлое, чтобы встретиться с ученицей Немировича-Данченко, дивой Бродвея и Голливуда – Аллой Назимовой, роль которой она исполняла когда-то в кино.

“Убeйте эту женщину!” – пьеса о человеке искусства, который, преодолевая условные и безусловные границы, определяет себя заново. Театр и кинематограф для Ады – ее суть как человека творчества; потеряв их, она не осознавала своей потери, пока не оказалась брошенной женщиной. Уход мужа для нее означает не только потерю семьи, но и утрату ширмы, за которой она пряталась от самой себя, от бессмысленности своей жизни, да и жизни вообще. Вот тут-то в ее сознании начинают заново прокручиваться роли и цитаты: Ада становится то Назимовой, то Саломеей, которую Назимова сыграла в немом кино. И наконец Ада оказывается в далекой от реальности промежуточной зоне, на своеобразной “ничейной земле”.

Три женских образа проникают друг в друга, вступают в нoвые взаимосвязи, а в результате каждый из них предстает в ином свете.

АДА. Мечты осуществляются, если они четко сформулированы. Назимова мечтает стать звездой – и становится ею. Мечтает о роли Саломеи и… играет ее. Кто такая Саломея? Жертва? Орудие мести? Или страстно влюбленная женщина? Жизнь срывает покрывала одно за другим, и ответ всегда иной… “Убейте эту женщину!” Почему? Зачем убивать Саломею? По приказу Ирода. За что? Из-за Иоканаана? Почему? Ему отрубили голову по приказу Ирода. По приказу Ирода убивают и Саломею. За что?
Так жестоко наказать желание обезумевшего ребенка, в мгновение ставшего женщиной? Зачем? Зачем я дала Лиде томик Уайльда с “Саломеей”? Мне его подарил Адамов. Она взяла – и забыла его вернуть… Как ту пластинку. Взяла – и забыла вернуть… (Пауза.) Лида приехала сюда и забыла вернуться домой. Да и зачем ей было возвращаться? К кому? (Пауза.) И мне теперь не к кому и некуда. Дом продан вместе с цистерной… Осталась лишь папина могила… На придорожном склоне… Рядом с могилами бабушки и деда. При жизни они не разговаривали друг с другом, а сейчас покоятся рядом. Что же это за жанр? Трагедия? Комедия? Кто теперь помнит о чистых жанрах! Жизнь напоминает нам о них, но мы лишь отмахиваемся и засыпаем.

Великобритания

Джером Клапка ДЖЕРОМ
МИСС ХОБС
Комедия в 3-х действиях Перевод с английского В. Вебера
4 женские роли, 5 мужских Декорация: гостиные, салон яхты

Смешно, но когда-то борьба женщин за свои права была темой острой. Впрочем, отношение к сегодняшним бизнес- и прочим вумен заставляет подозревать, что за век с лишним мало что изменилось – разве что фразеология, но отнюдь не чьи-то стремления к не-зависимости.

МИСС ХОБС (кладет уголь в топку). Не будь я так голодна, я бы сожгла эти отбивные! (Идет к столу, берет бутылку, наливает молоко в кастрюльку, со стуком ставит бутылку на стол.) Чтобы я готовила мужчине обед! (Идет к шкафчику, безуспешно ищет кофе.) Я бы заплакала, да только не хочу доставлять ему такой радости. (Идет к трапу, кричит.) Мистер Кингсерл!
УОЛФ (за сценой). Что?
МИСС ХОБС. Кофе нет.
УОЛФ. Нет кофе? (Спускается по трапу и идет к шкафчику.) Вчера был. (Достает пакет с зернами и показывает ей.)
МИСС ХОБС. Я думала, он в порошке.
УОЛФ (достает и дает ей кофемолку). Станет порошком после того, как вы превратите в него зерна. Вы присядьте. (Она садится.) Зажмите кофемолку между коленями. (Она зажимает.) Насыпьте зерна (насыпает), а теперь крутите ручку. (Она крутит, он убирает пакет с кофе, смотрит на нее.)
МИСС ХОБС. У вас нет никаких дел наверху?
УОЛФ. Сейчас нет. (Пауза.) Вы должны быть мне благодарны.
МИСС ХОБС (все крутит ручку). Сейчас я никакой благодарности к вам не испытываю.
УОЛФ. Со временем это придет.
МИСС ХОБС. Когда почувствую, дам вам знать (протискивается мимо него, чтобы взять из шкафчика кофейник, потом идет к плите.)
УОЛФ. Допустим, вы выйдете замуж за человека, который много путешествует. (Она отмахивается.) Может случиться, что окажетесь в таких местах, где все придется делать самой. И как он на вас посмотрит, если вы не сможете сварить ему кофе?
МИСС ХОБС (от плиты). А почему он сам не сможет его сварить?
УОЛФ. Потому что до этого проехал пятьдесят миль, чтобы привезти его. Вы не терпите мужчин в принципе?

Джон Бойнтон ПРИСТЛИ
ДЖЕННИ ВИЛЬЕРС
Повесть о театре в 2-х действиях Перевод и переделка для сцены Виктора Ашкенази
Многонаселенная пьеса Декорация: театр

Несмотря на свою историю в несколько тысячелетий, театр до сих пор не получил теоретического определения – что же он собой представляет. Все сходятся лишь в одном – это место, где происходят вещи, которые невозможны на всей остальной Земле. А уж актеры в том убеждены.

ЭНН. Я бы могла играть в тысячу раз лучше, если бы мне только удалось получить роль в настоящем театре, особенно в пьесе Чиверела. Пожалуйста, мисс Фрэзер, я не хочу надоедать, мне самой противно было так врываться, но я просто должна его видеть. Где он?
ПОЛИНА. Он сейчас внизу, на сцене, но скоро вернется сюда. Только я вас предупреждаю, он очень устал и не в духе и не хочет никого видеть…
ЭНН. Я его не потревожу. Я только объясню, кто я такая и что делала, и попрошу его посмотреть меня.
ПОЛИНА. Садитесь; хотите сигарету?
ЭНН. Нет, спасибо. И если вы не возражаете, я не стану садиться. А то я что-то волнуюсь. (Оглядывается по сторонам.) Какая чудесная комната! Это и есть их знаменитая Зеленая комната, о которой столько говорят?
ПОЛИНА. Да. И им в общем удалось сохранить ее такой, какой она была когда-то.
ЭНН. Жалко, что теперь у нас нет Зеленых комнат! Тут так здорово!
ПОЛИНА. Многие боятся сюда заходить из-за привидений.
ЭНН. Еще бы, здесь их наверняка полным-полно, они только и ждут, как бы показаться и шепнуть вам в ухо…
ПОЛИНА. Ах, перестаньте!
ЭНН. Нет, это ведь не обычные привидения – не убийцы и не сумасшедшие старухи; эти должны быть из нашей братии – актеры и актрисы, которых, как и нас с вами, Театр лишил сна и покоя. И я бы их нисколько не боялась. Они тут, я уверена, их тут десятки. Мисс Фрэзер, а вам не хочется посидеть тут поздно вечером и покараулить?.
ПОЛИНА. Боже избави! Я бы умерла от страха.

Израиль

Эфраим КИШОН
ЭЙ, ДЖУЛЬЕТТА!
Перевод с иврита М. Беленького*
3 женские роли (для одной актрисы) 2 мужские (для одного актера),
Шекспир Декорация: Верона, но условная

Ромео и Джульетта, оказывается, все-таки поженились. С тех пор прошло 25 лет, теперь они смертельно ненавидят друг друга. Их 14-летней дочери Лукреции надоели тупые, отставшие от жизни предки, – и Шекспир встает из гроба: “Я создал прекрасную сказку о любви, а вы все испортили!” Лукреция убегает с Шекспиром.

ДЖУЛЬЕТТА. Папашка! Оставь мне воду! Тебе кофе сделать?
РОМЕО (из ванной). Да, очень горячий! Очень-очень. (Выходит из ванной. Делает балетные па с грелкой.) Раз, два, три – шаг вперед, шаг назад. Грациозно! Баланс! Опля! Раз, два…
ДЖУЛЬЕТТА. Папашка, только тихо, ладно? Как бы у меня голова с утра не заболела. Разбудишь Лукрецию.
РОМЕО. Тоже мне… беспризорница! Вернулась вчера в три часа ночи на четвереньках. Твоя дочка! Вусмерть пьяная!
ДЖУЛЬЕТТА. Она там одна?
РОМЕО (заглядывает в спальню дочери). Откуда я знаю? Она под кроватью. Беспризорница! Вчера написала углем на белой стене во дворе: “Да здравствует ничего!”
ДЖУЛЬЕТТА. Что это значит?
РОМЕО. Похоже, снова что-то против родителей.
ДЖУЛЬЕТТА (сердито). Может, ты оставишь уже эту идиотскую грелку? Или собираешься с ней обниматься целый день?
РОМЕО. А что такое?
ДЖУЛЬЕТТА. Проклятая духовка! Santa Maria degli spazzanimi! Porca miseria! Папашка, когда ты ее починишь?
РОМЕО. Завтра (обнимает Джульетту сзади).
ДЖУЛЬЕТТА (высвобождается). Папашка, оставь это. Чего вдруг, утро же! Ты же знаешь, что это меня нервирует. Прекрати! Ну что с тобой случилось?
РОМЕО. Да просто у меня хорошее настроение, дорогая! Что, мне уже повеселиться нельзя? У меня прекрасная семья, любящая жена, красавица. Господи, я влюблен как тогда, в первый раз, когда мы встретились на балу. (Садится за стол.)
К чему здесь эти свечи?
Их жалкий свет – ничто в сравненьи с ней!
Из мира снов, созвездий и теней
Она явилась к нам на этот вечер.

Нидерланды

Карст ВАУДСТРА
ТИХАЯ СЕРОСТЬ ЗИМНЕГО ДНЯ В ОСТЕНДЕ
Перевод И. Трофимовой

Театр как прием – сгоревшее здание, в котором играли все действующие лица; спектакль в спектакле. Автор, обсуждающий будущую постановку со своим Героем – или с умершим братом? Персонажи разыгрывают классические сюжеты, в которые вплетается их собственная напряженная история взаимо отношений.

МЕЛЬХИОР. Но тебе ведь приятно, что я здесь?
НИКОЛААС. Честно признаться, нет. И ты не можешь остаться здесь, если ты собирался это сделать.
МЕЛЬХИОР. Знаю. Ты не хочешь узнать, почему я пришел?
НИКОЛААС. Думаю, что знаю. Хотя и не понимаю. Ведь это ненормально – так сильно любить своего брата.
МЕЛЬХИОР. Я не знаю.
НИКОЛААС. Но это все равно не дает тебе права вот так просто ввалиться сюда и сидеть с таким выражением лица, как будто ты…
МЕЛЬХИОР. С выражением?
НИКОЛААС. Как будто ты думал тут поселиться.
МЕЛЬХИОР. Но ты сам сказал…
НИКОЛААС. Ненадолго. Я сказал, ты можешь ненадолго присесть. Но потом проваливай.
МЕЛЬХИОР. Я пришел не за тем, чтобы спрашивать, почему…
НИКОЛААС. Чтобы спросить известную дорогу. Ты только посмотри… Грязь на ботинках.
МЕЛЬХИОР. …или чтобы просить у тебя прощения. А только ради того, чтобы еще раз увидеться с тобой.
НИКОЛААС (после короткой паузы). А кстати, сколько тебе было лет, когда ты… когда ты ушел?
МЕЛЬХИОР. Достаточно много. Я был старше, чем ты.
НИКОЛААС. Но ты всегда был старше.
МЕЛЬХИОР. А кроме того, я уже тогда был слегка мертв. Так что разница не такая уж и большая. Можешь не завидовать.
НИКОЛААС. Мертвый – это мертвый, так я думал. Нельзя быть слегка мертвым.

ПЬЕСЫ МОЛОДЕЖНОГО РЕПЕРТУАРА

Виктор ОЛЬШАНСКИЙ
СЕРЕНЬКИЙ К.
Сказка в 2-х действиях
4 женские роли, 3 мужские Декорация: сказочная

Давняя история о непослушном парнокопытном и его владелице разворачивается во вполне узнаваемых сегодня обстоятельствах. Классические персонажи на то и существуют, чтобы в них можно было узнать нынешних героев. Впрочем, новые действующие лица тоже появляются.

БАБУШКА. Где болит? Сильно или не очень сильно? Выпей чаю! И молока! И с малиновым вареньем! Пополощи горло! А потом пирожки с капустой и таблеточку аспирина! Померь температуру! Надень теплые носки! Иди ко мне на ручки, я тебя домой отнесу!
КОЗЛИК. Отбой, ба, я пошутил. Ничего у меня не болит… (Не сразу.) Ты мне лучше скажи – чем кончается твоя любимая песня?
БАБУШКА (с удивлением). Чем кончается?
КОЗЛИК. Именно что.
БАБУШКА. Песня?
КОЗЛИК. Ну.
БАБУШКА. Любимая?
КОЗЛИК. Точно… (Нетерпеливо.) Теперь поняла, наконец? Соображай, бабуль, побыстрее. Не тормози.
БАБУШКА (подумав). Звела.
КОЗЛИК. Что – звела? Это что значит?
БАБУШКА (поет). Ты ж мене пидманула,
Ты ж мене пидвела,
Ты ж мене молодого
С ума-розума звела! (Увлекается, пляшет.)
КОЗЛИК. Так. Хватит! Остановись… Это и есть твоя любимая песня?
БАБУШКА. Она. Эх, молодая была, как сядем с Дедом на скамеечку, как запоем! Стекло в окошке дребезжало. Ели шатались. Дубы ходуном ходили.
КОЗЛИК. Ничего не понимаю. Ладно, свободна… (Бабушка уходит.) Стой!

Юрий ПРОНИН
ЖИЛИ-БЫЛИ*
Театральный урок по мотивам русских народных сказок
3 женские роли, 3 мужские Декорация: сказочная

Попробуйте вмешаться в сказку, поменять привычный порядок – сказка все опять на свои места расставит. Она, как человек, – живая! Если не попадет царевна в беду – ее и спасать не надо будет. А счастье так просто не дается, нужно за него побороться.

СТЕПАН. Отстань, говорю, тварь толстобрюхая, слизь болотная! И что ты привязалась ко мне, лупоглазая?! Скочет и скочет! Сядь вот здесь под лопухом и сиди – не квакай! Ну надо же!! Привела меня стрела. (Заметил Матрену). Ой!
МАТРЕНА. Ты кто такой? Верно, брат моего жениха, Степан!
СТЕПАН. Вона как, значит? Ай да Иван! У меня, стало быть, невеста – лягушка. А Ивану досталась такая душка!
МАТРЕНА. Никакая я не кадушка и не лягушка! Я боярская дочь – Матрена. За мной приданого – полмильёна!
СТЕПАН. Ого!! (Про себя.) Да я за твои полмильёна полюблю тебя слаще, чем Ванька, Матрена! (Вслух.) Брось Ваньку, красавица!
МАТРЕНА. Это как же так?
СТЕПАН. Да какой он жених? Он же дурак!
МАТРЕНА. Ну и что? Двадцать лет я жениха ждала-караулила. А теперь отказаться от него должна? Ну уж нет! Какой-никакой, хоть и плохонький, да мой!
СТЕПАН. Да не он, а я жених-то твой, я!
МАТРЕНА. А стрела это чья? Не его, что ль? Чья?
СТЕПАН. А ну, дай сюда стрелу. Да что ты в не вцепилась? Дай, не бойся. Стрелы-то меченые! На моей – змея.
МАТРЕНА. А у меня была какая?
СТЕПАН. Со змейкой! Моя. (Отдает ей свою стрелу.) Стрелы наши в небе скрестились, а мы не поняли. Вот и сбились.
МАТРЕНА. Выходит, ты мой жених?
СТЕПАН. Выходит, так.
МАТРЕНА. То-то я смотрю, Иван-то – дурак!

Татьяна УФИМЦЕВА
СИТЦЕВЫЙ УЗОР
По мотивам поморских народных сказок Для детей от 6 до 12 лет
3 женские роли, 5 мужских

Современная сказка с простой моралью: если делать свою работу честно, как мастер Фатьян, и жить по велению сердца, как Дуня и Сеня, то непременно найдешь свое счастье. Мягкий юмор и поморский говорок придают сказке особый аромат.

СЕНЬКА. Дяденька Фатьян, давай передохнем маленько, пот глаза заливат.
ФАТЬЯН. А ты лоб оботри, да и стукай себе. Вот еще энтого узору на полотно набей.
СЕНЬКА. Стоко товару наработали, куды его девать? Половину бы купили, и то ладно.
ФАТЬЯН. Ты стукай, стукай. Вот через три недели в слободе состоит гулянье. Тамошние бабы наряжаться любят, весь наш товар враз уйдет.
СЕНЬКА. Хорошо бы… А по какому поводу гулянье?
ФАТЬЯН. Да так, ерунда. Амператор приезжат.
СЕНЬКА. Вот на! Зачем?!
ФАТЬЯН. Говорят, жену себе нову выбирать.
СЕНЬКА. А стара где?
ФАТЬЯН. Померла.
СЕНЬКА. Отчего?
ФАТЬЯН. От старости, должно быть.
СЕНЬКА. Дяденька Фатьян, кто-то в дверь стукат. Гости к нам.
ФАТЬЯН. Ловкий гость, аккурат к ужину. Открывай, Сеньча.

На пороге мужичок вида иностранного, улыбается и головой кивает, вроде кланяется, только часто-часто.

ЧУ ФЫ ЛО. Здравствуй, мастера Фатьяна!
СЕНЬКА. Не, я Семен, в подмастерьях пока.
ЧУ ФЫ ЛО. Прощения просим, ошиблись маленько. Здравствуй, мастера Фатьяна!
ФАТЬЯН. Проходите, гостю рады. Вы кто будете?
ЧУ ФЫ ЛО. Моя Чу Фы Ло, мануфактур-советник. Приехал далекий страна, заморский держава.

ПОСЛЕ ПЬЕС

Мария ГОРБАЛЕТОВА
НЕЮБИЛЕЙНОЕ

Десятилетний юбилей “новой драмы” прошел малозамеченным. Вероятно, потому, что первый громкий спектакль – “Облом-оff” Михаила Угарова в Центре драматургии и режиссуры (ЦДР) имеет к самому тренду отдаленное отношение. Это лишь инсценировка, а ее недавние постановки убеждают: основная заслуга принадлежит Гончарову, теперь слышать угаровские словоплетения очень тяжко. Впрочем, в актив “новой драме” можно занести представительность в “Золотой маске” (см. “Авторы и пьесы” № 2, 2010). Но отражает ли количество реальное соотношение сил? Или здесь сказались пристрастия кураторов внеконкурсного раздела? Эти-то, конечно, заинтересованы в “числом поболее”.

На самом деле произведения постаревших, но так и не повзрослевших “срамотургов” (давнее определение Ильи Смирнова), если и появляются порой на афишах того или иного театра провинции, то оказываются при ближайшем рассмотрении лоббированными извне. К примеру, проводятся в каком-то, желающем прослыть “передовым” театре читки с актерами и приглашенными режиссерами: лучшие из эскизов обещают доработать до полноценного представления. Но названия приносят те же лица, что добывают и финансовую основу под проект, а они удивительным образом предпочитают знакомых новодрамных. Так рождается наглядное представление о силе денег во втором десятилетии нового века.

Современная пьеса (а не “новая”, которая тщится показать себя единственной актуальной) на подмостки все же приходит.

Иногда, действительно, благодаря фестивалям и конкурсам, гораздо чаще – другими тропами. Характерно: когда появилась первая пьеса Мартина МакДонаха (которого певцы “новой” стремятся ныне представить чуть ли не своим предтечей), никто из завербованных “новыми” рецензентов не обратил внимания на столь незаурядный талант. Казалось бы, сходства внешнего много: действующие лица – маргиналы, а то и чокнутые, говорят, не стесняя себя приличиями, да и ведут себя соответственно. Но достаточно положить рядом любую работу ирландца и самые расхваленные творения бр. Пресняковых, Дурненковых и пр., чтобы убедиться – последние, даже взятые вместе, не перевесят одной какой-нибудь сцены из “Калеки” или “Лейтенанта” (несмотря на подчас дурной перевод). От отечественных авторов разит фальшью или в лучшем случае непрофессионализмом, а у МакДонаха стоит учиться вниманию к героям и публике.

Неудивительно, что в столице прошедший сезон вновь был отмечен обращением к ирландскому драматургу: в Театре Наций (о завершении ремонта его здания недавно узнала вся страна) вышел “Сиротливый Запад” с молодыми актерами, поставленный молодым режиссером (о качестве говорить пока не будем). Там же появился и “Киллер Джо” американца Т. Леттса, которого считают зачинателем “кладбищенской комедии” – фабула та еще: отец с сыном намерены убить собственную жену и мать, для чего нанимают полицейского, в свободное от работы время выполняющего подобные заказы. По многим параметрам пьеса похожа на создания “новых”, но почему-то постановщик (на сей раз матерый иностранец Я. Гырдев) тоже предпочел “оригиналы спискам”.

С крупными театрами в сезон 2010/11 “новым” решительно не повезло. МХТ, когда-то даже проводивший соответствующий фестиваль, разочарован настолько, что уже несколько лет подряд допускает ныне живущих драматургов лишь в качестве инсценировщиков. “Современник”, не так давно проведший эксперимент со студентами-режиссерами (3 из 4-х постановок имели в основе свежие тексты), быстро (и с успехом!) переключился на классику и современные пьесы иного плана: если пьесу “С наступающим…” Р. Овчинникова можно отнести к коммерческим пустякам, то другие – “Враги: история любви” по Башевису-Зингеру и (внимание!) “Время женщин” по роману Елены Чижовой – “новодрамным” текстам противостоят полярно. Решающую роль в их появлении на подмостках сыграла не крикливая актуальность, но глубина авторской мысли и благодатный материал для актеров, а молодые постановщики (“Время женщин” выбрал Е. Перегудов, еще одной премьерой, “Сережа” по рассказам А.П. Чехова, дебютировал К. Вытоптов) тоже не благоволят новодрамным текстам.

В других академических театрах свежие пьесы также появляются, но совсем иной художественной ориентации: абсурдистский “Полонез” в Театре Моссовета или памфлетный “Вечерний выезд общества слепых” в Театре Сатиры. Вахтанговцы показали трагикомедию “Ветер шумит в тополях” (ранее эту же пьесу выпустил “Сатирикон”). Единственная премьера, близкая к “новой драме”, – “Тестостерон” поляка А. Сарамоновича в Театре Пушкина – опять-таки выдает склонность молодого постановщика М. Морскова не к отечественным текстам (впрочем, в планах труппы на новый сезон значится кто-то из российских “новодрамных”, как и в сменившем ориентацию Театре Маяковского).

Но и в небольших, более мобильных театрах предпочитают среди современников отнюдь не драматургических террористов. Характерна “Пробка” К. Драгунской в театре “АпАРТе” – спектакль-размышление о сегодняшней жизни, а не смакование ужасов последней.

Даже Центр драматургии и режиссуры Казанцева – Рощина, в котором когда-то заявила о себе “новая”, не стал ее фундаментом. Число постановок классических пьес в сезоне более чем сравнимо с количеством премьер по пьесам современных авторов. Среди последних резко выделяется “Ближний город” М. Ивашкявичюса – опятьтаки зарубежного автора, который умеет сочетать непосредственные наблюдения с их осмыслением. Добавим две драматургические лаборатории (одна – по американской пьесе), чьи окончательные результаты станут внятными только после доработки эскизов. Выходит, что даже на родных подмостках особых достижений нет.

Отсутствуют они и у ближайших партнеров ЦДР – Театра.doc и “Практики”; в последней, как известно, произошел конфликт ее худрука Э. Боякова с главным ротором “новых” М. Угаровым. В результате за сезон появились всего 2 новые постановки (кто помнит, что при создании худрук обещал ежемесячные премьеры?), которые еще можно отнести к театру (другие новинки – читка стихов и проект “Человек.doc”). Впрочем, появление в “Практике” дипломных спектаклей (“Бабушки” – работа мастерской Кудряшова в РАТИ) выглядит благородным, хотя и вынужденным жестом: добровольно к “пьесам современного ритма” (слоган “Практики”) обращаются немногие начинающие.

Молодые постановщики редко заглядывают на эти площадки: там чаще встретишь знакомые имена – Угаров, Агеев, Маликов. Они же значатся и среди постановщиков на фестивале “Любимовка”, который в этом году собрал огромное число заявок – свыше 300. Можно было бы поразиться популярности драматургии среди молодых и увериться в радужном будущем отечественного театра, если бы не странные обстоятельства.

Например, показ “Любимовки” в Москве сопровождался обсуждениями, которые вели критики-энтузиасты. Потом в “Независимой газете” одна из них напечатала восторженный отчет о фестивале. Вообще-то так не делается: человек, принимающий участие в деле, не должен выступать оценщиком со стороны. Однако такие, некогда элементарные, представления о профессиональной этике не в ходу у активистов “новой драмы”; но соль даже не в этом. Кристина Матвиенко в статье “Новые тихие”, полной восторгов по поводу фестиваля (“Любимовка” стала общедоступной в прямом смысле слова”, “остается самым точным барометром отечественной социодраматургической жизни”) так описывает показанную пьесу: в ней “лихо бьют друг другу морды “хачики” и “нацики”, скандируя “Кавказ – сила” и “Москва – для русских”. Но это вроде как острая тема не вызвала в публике ничего, кроме разочарования”. И причина в том, что “пьеса составлена сплошь из банальностей”.

Вот уж, право, сама себя высекла. Учитывая, что в конкурсной программе было представлено полтора десятка текстов, уместно задать вопрос – что же представляют собой остальные присланные 285? И какие же критерии применяются для отбора? Или, как когда-то Угаров открыл в одном Петербурге сразу 70 новых драматургов, так и теперь – опыт распространен на всю страну и его результаты показываются в Театре.doc? Вспышками дарований отмечены другие адреса, а если кто-то из молодых, начав в “солидном” театре, появится на новодрамных подмостках, то это потому, что его дебют был малоудачен. Вытоптов (победитель лаборатории ЦДР) вряд ли может занести свою постановку в “Современнике” в список безусловных побед. А выход М. Гацалова на Тверскую (Театр Станиславского) ознаменован унылым провалом специально написанной для него пьесы “Не верю” М. Дурненкова. Похоже, “новые” ринулась в российскую глубинку по причине явной несостоятельности на столичной сцене. Ни крупные театры, ни молодые режиссеры (при всех трудностях их вхождения в профессию), ни даже актеры (чье существование вне штатов, в “свободном полете” вынуждает кидаться в любую авантюру) не испытывают энтузиазма при встрече с “новодрамными” текстами. А ведь именно энтузиазм актеров был столь привлекателен десятилетие назад: их общность, фантазия, увлеченность – нам здорово вместе! – и составляли главную притягательность тогдашних опытов. Исполнители собирались не ради заработка или карьеры, хотя оттуда начался взлет Анатолия Белого, Владимира Панкова, Владимира Скворцова и многих других. Казалось, тогда совместно – постановщиками, драматургами, актерами – вырабатывается свежий способ игры, отражение обстоятельств нового века.

Ныне эти приемы выродились в штампы, а былые кумиры-авторы вдохновить на что-то новое, похоже, уже не в состоянии. “Новая драма” предстает не то повапленным гробом, не то окаменевшей мумией, препятствуя нормальному развитию и театра, и драматур-гии (немало молодых авторов отказывается позиционировать себя как “новодрамных”). Неужто остается, по слову поэта, “единственный выход – взорвать”?

КРИВОЕ ЗЕРКАЛО

Кирилл СЕРЕБРЕННИКОВ*, “Новая газета”
“Всем своим психофизическим “организмом” художник производит целый мир. Выделяет его порами, печенкой, идеями, детскими травмами”.
“Хотелось, чтобы мои студенты на губах и пальцах ощутили адреналин революции”. (Бедные студенты, которые должны чувствовать адреналин пальцами!)

Кристина МАТВИЕНКО, журнал “День театра”
“Никто из драматургов не ждал критики к себе с большей силой”.
“Оружие, простая мужская логика, желание убить того, кто тебя мучает, – вот что, оказывается, сближает”.

Екатерина ВАСЕНИНА, журнал “День театра”
“Манекен укладывается в ванну (или гроб?) и тихонько покачивается на покатых боках, как колыбель”. (Манекен в роли колыбели представить несколько затруднительно.)

Екатерина ВАСЕНИНА, журнал “Театральная афиша”
“Герой вскрывает сундуки и коробки, как будто там можно найти свою душу, пересыпанную нафталином и ватой для сохранности”. (Сыпучая вата – это что-то новенькое.)

Жанна ФИЛАТОВА, журнал “Театральная афиша”
“И пусть в жизни нет места сказкам, но разбавить быт любовью молодым никто не помешает”.

Ольга ЕГОШИНА, журнал “Театрал”
“Напрасно надсаживает жизнь сильный и кряжистый герой”. (А если ему больше нечего надсаживать?)
“Чистая кантилена чувств то и дело рвется от грубых прикосновений шершавой жизни”. (Увы, шершавость – это только начальное из жизненных качеств.)

Ольга ЕГОШИНА, газета “Новые Известия”
“Актерских “попаданий” не так уж много, хотя все они дорого стоят”. (И во сколько же оцениваются попадания?)

АНОНИМ, журнал “Театрал”
“Мочалову, актеру-плебею, по выражению воспевшего его критика Белинского, удалось преодолеть каноны прежнего стиля, выраженного эстетикой классицизма”. (Стиль, выраженный эстетикой, – как Мочалову такое удалось?)

Алексей СТРЕЛЬНИКОВ, журнал “Современная драматургия”
“Вдали от города, в сельской усадьбе, его мужское начало наконец становится востребованным, и все становится на свои места”. (Хорошо, когда и то становится, и другое…)

Ольга БУЛГАКОВА, журнал “Современная драматургия”
“Все пассажиры изначально одеты в верхнюю одежду разных оттенков серого цвета, однако после недолгого общения раскрывают свою разноцветную сущность”.

Мария КИНГИСЕПП, журнал “Современная драматургия”
“Трагическая натура героини заставляет ее как-то особенно резко двигаться, что, по сути, обнажает ее неизлечимую душевную болезнь”. (Так все-таки, натура или болезнь?)

Светлана ОСИПОВА, газета “МК”
“Герои рассказывают, как все было, постоянно откатываясь в прошлое”.

Елена СМИРНОВА, журнал “Страстной бульвар, 10”
“На ее царственной фигуре безукоризненно сидит открытое платье, сверкают огромные глаза и браслеты на грациозных руках”. ( Где конкретно сверкают глаза – на фигуре или на руках?)

Владимир ПЕТРОВ, журнал “Страстной бульвар, 10”
“Автор наконец обрела своего режиссера, сумевшего найти нерв ее произведения”. (А зачем драматург его прятал?)

Алла ШЕНДЕРОВА, OpenSpace.ru
“Дмитрий Назаров играет по всем правилам психологического театра, правда, подпускает в речь одесский акцент, что вызывает большое недоумение”. (Насчет “национальности” акцента – это на совести рецензента, но сам акцент уловили даже Берлиоз с Бездомным; хорошо бы репортерше все же прочитать роман.)

Роман ДОЛЖАНСКИЙ, газета “Ъ”
“Немецкий бизнесмен, ведущий сейчас дело в Казахстане, снят в автомобиле, за окнами которого движется казахский пейзаж”.
“Режиссер любит статистику: цифры позволяют привести к общему знаменателю эмоции”.

Ксения ЛАРИНА, журнал “Новое время”
“Время проходит через тело героя, как электрический разряд, взрывая его изнутри”.

Татьяна МОСВИНА, газета “Аргументы недели”
“У красивой внешности актера проблемы с выразительностью”. Дина ГОДЕР, газета “Время новостей” “Спектакль, будто подзаборная песня из нескольких куплетов, пролетает быстро и одновременно меланхолически неторопливо”.

Павел РУДНЕВ, livejournal:
“Актер замечательно по-своему сыграл тему старения мужского организма – старения от мужского увядания”. (Обычно бывает наоборот, увядание от старения.)

После чтения интервью и рецензий срочно записался на прием к психиатру Геннадий ДЕМИН